ДЦП… Это слово преследует меня с самого рождения. Непонятное, страшное слово, которое шептали люди, с жалостью смотря на меня, которое произносили врачи в бесконечных больничных коридорах и палатах, ставших для меня почти вторым домом. Слово, от которого веет безысходной тоской и безнадёжностью… Но я привык к этому слову. Привык к больницам, привык к нескончаемым дорогам, бессонным вокзалам, прокуренным вагонам, чужим городам, где снова ждали больницы, снова врачи, снова тоска одиноких палат. Всё это стало частью моего детства, моего раннего невесёлого детства. И что меня ждало впереди, какая судьба ждала меня в этой столь болезненно начавшейся жизни, тогда ещё никто не знал. Не знал и я. Я тогда вообще не думал об этом. Может, потому, что не видел этого будущего для себя, боялся этого будущего. А может, потому, что был просто ребёнком.
Дитя придуманных миров
Да, я тогда был ещё совсем ребёнком, больным и беспомощным. Хотя поначалу я ещё не знал об этом. Первые свои осознанные годы я провел в деревне с бабушкой и дедушкой, — ни о чём не думая и не догадываясь, а лишь наблюдая за всем и удивляясь всему. И лишь чуть позже, после переезда в город, я начал осознавать: что-то со мной не так. Помню, как я целыми днями чуть ли не плача наблюдал в приоткрытую дверь за играющими в коридоре ребятами, надеясь, что они позовут меня играть вместе с ними. Но они не спешили звать меня в свои игры, а я не решался выйти к ним. Вернее, выползти. Ведь я не мог ходить.
Зато я мог читать! Уже в 5 лет. Мама мне показала буквы и научила их складывать в слова, чтобы мне не было одиноко целыми днями сидеть в своей комнате, пока она на работе. Но за непонятными буквами и словами мне вскоре начали открываться целые миры, — куда более интересные, чем все соседские мальчишки и девчонки с их играми! И я начал погружаться в эти книжные миры, словно убегая от болезненной реальности. Я жил жизнью книжных героев, их радостями и печалями, их мечтами. Я становился частью их мира, незримой тайной частью. Когда же книжка кончалась, а мне не хотелось с ней расставаться, я переставал быть пассивным наблюдателем, тайным свидетелем жизни того мира, и начинал вмешиваться в него, своим присутствием изменяя придуманный кем-то ход событий и сам становясь героем этого, теперь уже моего, мира! И это мне нравилось ещё больше, ведь в моём мире я мог играть с кем захочу и вообще делать всё что захочу: не только ходить, но и даже летать, сражаться с чудовищами, спасая жизнь прекрасной принцессы, быть рыцарем, принцем, бесстрашным капитаном межзвездного корабля!..
Придуманная мной игра «в другой мир» всё больше увлекала меня, отдаляя от реальности. Той реальности, которую я не понимал и которая меня не принимала, в которой я был одиноким и беззащитным, для которой я был чужим. Мне казалось, что лишь там, в «другом мире», со мной всё происходит по-настоящему. А тут — лишь сон, от которого хотелось поскорее проснуться.
Но я не мог «проснуться»! Мне «снились кошмары». «Снились» комнаты с острым неприятным запахом, белыми стенами, белым потолком и людьми в белом, делающими больно. «Снились» яркие круглые лампочки на белом потолке и чувство невыносимого одиночества, холода и беспомощности. «Снились» дороги, бесконечные дороги, перестук колес и запах табачного дыма и бензина, бессонные ночи на вокзале в ожидании поезда, — и снова дороги, снова перестук колес, мелькающие за окном леса, поля, населенные пункты. И снова больницы, снова эти белые комнаты с белыми людьми, причиняющими боль. И снова этот страшный узкий операционный стол под круглыми яркими лампочками, на который ложишься — как в гроб, ложишься безропотно, безмолвно, не в состоянии что-либо предпринять, не в состоянии разорвать этот сужающийся круг, не в состоянии проснуться...
Я почти не плакал. Даже когда оставался совсем один среди чужих людей в больничной палате. Даже когда было очень тоскливо и больно. Ведь со мной были мои «другие миры». Со мной были звёзды, которые уже тогда завораживали меня и, казалось, манили за собой в неведомые загадочные дали. И уже тогда я как будто что-то решил для себя, как будто чего-то ждал и на что-то надеялся. Ведь мне не нужно было слишком много, я хотел быть просто таким же, как все, хотел играть с мальчишками, дружить с девчонками. Хотел, чтобы никто не смотрел на меня с жалостью.
Но к этой мечте лежал долгий и трудный путь. После многих лет болезненных лечений, после нескольких операций я стал по чуть-чуть вставать на ноги и передвигаться на костылях. Мне уже было 8 лет, пора было идти в школу. И с этого момента начался новый период моей жизни: меня ждал интернат…
Остров обезноженного детства
Обычно к этому слову относятся как-то настороженно и неодобрительно. Отдать своего ребёнка в интернат — сейчас это даже звучит как-то нехорошо. Но тогда, в те далёкие (почему-то кажется, что очень далёкие) годы всё было иначе, и именно интернат подарил мне то, о чём я мечтал.
Это был особый мир, своеобразный островок детства в бушующем море действительности. Но это был остров покалеченного детства! Длинные светлые коридоры большого двухэтажного здания редко шумели от детского гомона, топота и смеха, даже на больших переменах. Случайно забрёдший сюда человек мог содрогнуться от боли и жалости, увидев неулыбчивых, настороженных мальчишек и девчонок, обездвиженных и зачастую обезображенных болезнью и переживаниями, лишенных родительского тепла и любви.
Однако мы сами не замечали этого. Костыли, коляски, покалеченные руки и ноги, — всё это меня уже не могло удивить, после всех больниц и операций. Но зато удивило другое.
Я помню, как сейчас: был тёплый последний день августа, когда мы с мамой приехали, — в школу, как я тогда думал, в первый класс! Радостное волнение от предчувствия чего-то нового наполняло меня, казалось, до самой макушки. Разбираясь с документами, мама оставила меня на скамейке, где сидел долговязый парнишка с рыжим щенком. Я машинально сжался, думая, что сейчас он посмотрит косо и скажет что-нибудь обидное, — как обычно в больницах. Но он лишь сказал: «Привет! Хочешь погладить Рэма?» И я даже не заметил тогда, что щенок Рэм сидит у него вовсе не в ногах. Ног у парнишки не было…
Потом я оказался в большой светлой палате с огромными окнами, которые меня тоже удивили: в больницах таких окон не было. И ребята в палате вдруг почему-то сразу столпились вокруг меня и… стали знакомиться! А один — Егорка — разглядел в моей сумке краешек кубика-рубика и улыбнулся:
— Умеешь собирать?
— Только одну сторону.
— А хочешь, все научу?
С тех пор мы с Егором не расставались. И с Серёжкой, и с Юриком, и с другими ребятами, которые оказались моими одноклассниками и… самыми лучшими друзьями с первого класса и до самого выпускного. Может быть, мне просто повезло, что я попал в такой класс, — самый лучший. И что учительница у нас тоже оказалась самая лучшая. Учившая нас не только азбуке, счёту и азам самых начальных предметов, но и дружбе, взаимопомощи, честности, отзывчивости. Мария Степановна, наша первая учительница, — разве ее забудешь! И ее первый урок…
Класс оказался такой же светлый, с огромными окнами, как и палата. И мне поначалу было страшно: вдруг меня спросят о чем-то, а я — не отвечу! И я старался сидеть тихо, как мышка, на самом последнем ряду, старательно складывая руки как на картинках из Букваря, которые разглядывал раньше (ещё когда только учился читать). Но отсидеться незамеченным в первый урок мне всё же не удалось. Рассказывая о чём-то, Мария Степановна вдруг сходу спросила:
— Ребята, как вы думаете, что нарисовано на этой картинке в Букваре?
Ребята охотно отвечали:
— Доска!
— Парты!
— Мальчики и девочки!..
Так очередь дошла до самого последнего, — до меня. И тут я… словно онемел!
— Саша, не бойся, смелее, — подбадривала учительница. — Что нарисовано на картинке? Просто скажи, как ты думаешь, и всё.
Но я никак не мог сказать. Потому что мне хотелось сказать что-то другое, а этого никто не говорил! И внутри меня всё сжималось и леденело: сейчас скажу самое глупое… Наконец, сдавленный звоном растущей тишины и ожидания, я всё-таки выдавил из себя:
— Нарисован… класс…
Мария Степановна помолчала немного, а потом произнесла:
— Мо-ло-ток!
Я не знал, что это означает: «Молоток». И подумал, что я, наверное, тупой как молоток. Все сказали по-другому, нормально, а я… Лишь много лет спустя я узнал, что после урока Мария Степановна подошла к моей маме, которая ждала меня у окна напротив класса, и сказала: «Ваш сын — самый умный в этой группе».
Но я сам вовсе не считал себя самым умным, хотя и стал с первого же класса круглым отличником. Егорка мне казался умнее: он тоже стал отличником, но он ещё и кубик-рубик меня научил собирать, и в шахматы научил играть, а мне его и учить было нечему. Я с охотой и интересом учился, мне всё давалась легко, но я вовсе не стремился к хорошим оценкам. Для меня гораздо важнее было другое: у меня теперь есть друзья!
О, как мы жили, как дружили! Как не спали допоздна, обсуждая и придумывая какие-то истории и приключения на свою голову («Четвёртая палата, вы опять не спите! Да что же за дети-то такие попались…»)! Как целым классом, сбегая с уроков, встречали друг друга после каникул! Как были юны, дерзки и наивны, как спорили с учителями, и в то же время могли им доверять самое сокровенное, зная, что они поймут, поддержат, подскажут. Наверное, мне просто повезло, что я попал именно в такой интернат и именно в такой класс. Легендарный был класс, яркий.
Это была жизнь, какой я не ведал доселе, но о которой мечтал. Обычная детская жизнь, со своими радостями и горестями. Школа, увлечения, друзья. Только без мамы. Без домашней вкусной еды, тёплой красивой одежды. С противными «банными днями» вместо домашней ванны. С нянечками и воспитательницами вместо родителей… Не всё в этой жизни было легко, не всё — гладко. Интернат — не мама, а скорее мачеха: может и недокормить, и недогреть. Холодные зимние ночи под тонким одеялом, постоянное недоедание и скитания по палатам в поисках недоеденного кем-нибудь кусочка хлеба, бесцеремонное поведение нянечек, — всё это было для нас обыденностью. Но после каждых каникул я всё равно стремился именно туда: в мой родной интернат, и только там был счастлив! Потому что только там меня ждали настоящие друзья. Потому что только там я был не лишним, а своим, нужным, и мои костыли не имели при этом никакого значения!
Именно там, в интернате, я впервые перестал чувствовать себя больным и беспомощным, начал верить в себя, мечтать, строить планы на будущее. И когда однажды моё детское увлечение звёздами переросло в серьёзный интерес к точным наукам, когда я стал самостоятельно заниматься физикой и математикой, опережая школьную программу, интернат тоже понял и поддержал меня. Учителя помогали во всём, доставали учебники из старших классов, а затем и из техникумов, разбирали выводимые мной формулы и уравнения. Мой интерес к тайнам Мироздания, мой беспокойный ум и способности были замечены; мной удивлялись, мне помогали, мне делали поблажки. Я мог все каникулы напролёт просидеть за учебниками по квантовой механике (уже в 8-м классе!), выводя какие-то формулы и уравнения, в которых не всегда могли разобраться даже преподаватели. Я хотел что-то понять, докопаться до какой-то важной тайны. И мне казалось, что разгадка близка, что я смогу найти её! Никто уже не сомневался, что моя жизнь будет посвящена науке, и моей ближайшей целью в жизни стал университет.
Наверное, я бы вполне смог стать учёным, и может быть, даже что-то открыл бы. Вот только судьба… у неё, кажется, были свои планы, и она оказалась ещё более удивительнее, чем я мог себе представить.
Поэзия словес и уравнений
После интерната, где я прожил 9 лет и с отличием закончил неполную школу, где осталось моё детство и мои друзья, я вновь оказался в большом суровом мире, вновь один, вновь жалкий и беспомощный, никому неинтересный и ненужный. Я не готов был к этому, я слишком привык к тому весёлому и дружному интернатскому миру, моему маленькому островку, где все всегда были своими, все были нужными, где всегда рядом были друзья. Я не знал, как мне жить в этом городе, одному, что делать? Лишь мечта об университете как-то ещё утешала и подталкивала к каким-то действиям, но и она была слишком нереальной.
И вот тогда, именно тогда случилось нечто совершенно неожиданное: не любивший в школе литературу и интересовавшийся лишь точными науками, я вдруг начал писать стихи! Робкие, неумелые, мои первые стихи показались мне поначалу даже как будто и не моими, словно случайно залетевшими откуда-то в мою душу, сознание. И всё же, в них были именно мои мысли и чувства. И эти чувства казались мне слишком сокровенными, чтобы их кому-то показывать. Я безумно удивлялся и радовался своим первым стихам, я их лелеял и хранил, не решаясь никому доверить. Но их всё равно увидели.
Как ни странно, но мое возвращение из интерната не оказалось незамеченным: вскоре нас с мамой начали приглашать в детско-подростковый клуб «Добродеи», собиравший детей-инвалидов района. Начались поездки на природу, встречи и праздники в уютном добром клубе. Именно там моя мама и показала мои первые стихи — директору «Добродеев» Галине Дмитриевой. Та их почему-то сразу понесла в газету, где их сразу же и опубликовали. Я был просто шокирован, не мог поверить в случившееся: стихи, которые я стеснялся показать даже маме, — в газете! Но вскоре я понял, что с этого момента открылась какая-то совершенно новая страница моей судьбы…
Поэзия, так нежданно ворвавшаяся в мою жизнь, подарила мне нечто новое, доселе неведомое, невыразимо высокое и прекрасное. Я с жадностью начинал открывать для себя великих русских поэтов, читал взахлёб Лермонтова, Тютчева, Блока, Цветаеву, Пастернака, писал сам, — буквально жил стихами! В моей душе словно что-то проснулось после долгого сна — и она задышала по-новому, начала раскрываться с новой силой, открывая мне новые грани чувств и переживаний. И если вначале мне всё это казалось лишь чем-то случайным, мимолётным, несерьезным, то теперь я всё острее начинал чувствовать себя именно поэтом! Чувствовать, что я хочу, могу и должен писать. Даже если бы мои стихи никто не читал, даже если бы они были только для меня, я все равно бы не мог не писать, потому что именно творчество начинало давать мне ту радость и ощущение полноты жизни, ощущение самореализации, которой мне не хватало.
Но мои стихи оказались нужны не только мне, их читали! Им удивлялись, их хвалили, иногда не понимали, иногда — плакали. Начиная с «Добродеев» и первой газетной публикации в 1994-м году, мои стихи словно начали жить своей жизнью: их читали и передавали другим, но зачастую я сам не знал, какими путями они попадали к тому или иному человеку. Стихи словно сами находили себе дорогу: от Галины Дмитриевой — к журналисту и писателю Галине Зиминой, от Зиминой — к известной писательнице Розе Шевлеби, от них — к другим людям, в другие клубы, объединения и организации. Именно Зимина и Шевлеби очень многое сделали для меня в самом начале: благодаря им было и знакомство с Союзом писателей Чувашии, и первая серьезная публикация в сборнике «Голос души», и первая литературная премия, и первые творческие вечера, и первый незабываемый выход на сцену: большой зал, мои стихи, аплодисменты…
Это была словно новая жизнь! Новые друзья, новые идеи, планы, надежды. Я уже не был одиноким и беспомощным, даже здесь, в городе. Я был равным среди здоровых, умных, одарённых! И для меня это стало намного важнее, чем формулы и уравнения. Я хотел писать, писать всё лучше, интереснее, ярче, и не только стихи, но и прозу, статьи, даже музыку. Я хотел творить!
А между тем, события разворачивались всё интереснее и неожиданнее. За первую же большую подборку стихов, опубликованных в совместном сборнике юных авторов Чуваши «Голос души» в 1998 г., мне вручили национальную литературную премию им. Альберта Канаша. Затем были другие сборники, другие дипломы и премии, дважды мне присуждалась президентская стипендия «за особую творческую устремлённость». А в 2002 г. — членский билет Международного Союза Писательских Союзов.
Ну а как же наука? Её я тоже не мог бросить, не мог изменить своей прежней мечте. И в 1996 г. я пошёл на отчаянный шаг и наравне со всеми поступил на очное отделение физтеха ЧГУ, самого большого в нашей Республике ВУЗа. Поступил легко, почти играючи. Но вот как мне учиться дальше в этом ВУЗе, наравне со здоровыми — этого никто не знал! Ведь посещать университет я не мог (каждый день ездить на коляске в другой конец города, на автобусах с двумя пересадками, — это было совершенно нереально). Весь ВУЗ был в полнейшем недоумении: как можно учиться на очном отделении, не имея возможности посещать лекции и занятия? Но потом всё как-то успокоилось: ладно, пусть попробует, всё равно этот колясочник провалится на первых же экзаменах…
Но нет, не тут-то было: первые же экзамены я сдал на отлично! Это было что-то невероятное: инвалид 1-й группы, опрометчиво поступивший на очное отделение физтеха и полностью самостоятельно, в одиночку проходивший весь курс, ни разу не посещая лекций и занятий, сдавал все экзамены, один за другим, на отлично! После этого на меня уже смотрели по-другому. Это была ещё одна победа, ещё один гол в ворота непокорной судьбы... Но впереди было ещё несколько лет интересной и очень непростой учёбы, где по-прежнему приходилось всё проходить самостоятельно и до всего доходить своим умом, где порой всего лишь за неделю до экзаменов приходилось брать лекции, переписывать их ночами, и затем проходить весь курс за целый семестр сразу по нескольким предметам в течение всего лишь нескольких дней; где нужно было на громоздкой неудобной коляске через весь город на автобусах с пересадками вдвоём с мамой добираться до ВУЗа, чтобы сдать очередной экзамен и получить очередное «отлично».
Не знаю, к чему бы привела эта дорога, дорога моей давней полудетской мечты. Диплом с отличием? Аспирантура? А дальше? Работать преподавателем физики, как другие выпускники факультета, я не мог. О научно-исследовательской работе где-то в НИИ в моем положении даже думать было смешно. Заниматься наукой в одиночку? Но и такая перспектива меня не радовала: что сейчас можно сделать в науке одному? Увы, время учёных-одиночек, наверное, уже прошло… Конечно, у меня оставались мои стихи, я мог более серьёзно заняться литературной, перевестись на филфак. Но…
Радуги над Полем надежды
Но судьба сама вмешалась в мои раздумья и вновь привела к совершенно неожиданному повороту. Причем вновь здесь сыграли роль именно мои стихи: как раз благодаря им произошло наше знакомство с директором Центра социальной терапии Владимиром Емельяновым, который предложил мне с друзьями выпускать свой журнал, предоставив всё необходимое для этого (оргтехнику, финансирование) и полную творческую свободу! Предложение было настолько заманчивым, что отказаться от него было просто невозможно, даже несмотря на то, что у меня тогда не было совершенно никакого опыта в издательской сфере. Намечалась большая, серьезная работа, и я понимал, что не смогу совмещать её с уже терявшей для меня смысл учебой в университете.
И тогда я ушел из университета. Ушел на третьем курсе, на самом пике успешной учебы! Для многих это был странный, непонятный поступок, да и мне самому было немного жаль. Но я уже не мог больше цепляться за прежние мечты, терявшие для меня смысл и не приносившие удовлетворения. Меня звало новое! Новые мечты, надежды, стремления. Идея журнала быстро росла и развивалась, нашла поддержку среди моих друзей. Собрался творческий коллектив: поэт Андрей Казак, журналист Дима Николаев, художник Виктор Ильин, корреспондент Владимир Сурков, — и мы шагнули навстречу неизвестности…
Это была вновь новая и совершенно неожиданная страница в моей жизни: журнал «Поле надежды». Очередной вираж! Сейчас даже смешно вспоминать, с чего всё начиналось, как мы мечтали, как рвались, ничего не зная, ничего не умея, вслепую, на одной лишь наивной мечте! Мы хотели создать журнал, который стал бы самым добрым, самым искренним, самым человечным журналом на свете… Целый год непрерывной работы всего лишь над одним, самым первым номером, целый год постоянных экспериментов с оформлением и содержанием, поисков своего стиля, отшлифовки идеи журнала, каких-то новых находок, постоянных споров, неудач и огорчений — и снова находок, и снова побед...
Журнал всё-таки вышел, в начале весны 2001 г. — первой весны нового века и тысячелетия. Тощенький, в невзрачной обложке, с крохотным тиражом и множеством недочетов, он словно маленький ребёнок делал свои первые робкие шаги навстречу миру. И город как будто встрепенулся! Почти все, кто прикасался к журналу, не могли остаться равнодушными: кто-то удивлялся, кто-то восторгался, кто-то плакал. Журнал путешествовал из рук в руки, от сердца к сердцу, его читали самые разные люди — и здоровые, и больные, его читали в больницах и даже в школах! Он доходил до других городов и стран, дошёл даже до Америки — сам, путешествуя по рукам. И для нас это было самое ценное — то, ради чего мы и делали этот журнал. Ради этого стоило проделать весь этот сложный путь, целыми днями и даже ночами корпеть над каждой страничкой, над каждой непокорной строчкой. Ради этого стоило продолжить начатое. И мы продолжали…
Право оставаться человеком
И продолжаем до сих пор. Продолжаем, как можем, как умеем, несмотря на все трудности и проблемы. И пусть судьба преподносит всё новые неожиданности и повороты, и нет уже больше журнала «Поле надежды», и разъехались многие старые друзья. Но год от года появляются новые друзья, и мы снова беремся за новые проекты, выпускаем новые издания, открываем новые сайты, общаемся и дружим, несмотря на разделяющие нас расстояния и ограничивающие физические возможности. Потому что без этого — нельзя, потому что в этом — жизнь!
Я многое понял за эти годы, многое переосмыслил, осознал. Жизнь может столкнуть нас с самыми разными обстоятельствами и лишениями, которые не зависят от нас, которые мы не можем изменить. Но в какие бы сложные ситуации мы не попали, и какие бы лишения не испытывали, нам всегда дано одно право и одна возможность: оставаться настоящим человеком и прожить свою жизнь ярко и красиво, даря людям, встречающимся на нашем жизненном пути, что-то светлое и доброе. Никакие костыли, никакие коляски, никакие ограничения в движении и общении не в состоянии лишить нас такой возможности — это может каждый. Мы не можем изменить многие обстоятельства, но свою жизнь, свою судьбу мы всё же можем творить сами: своими мечтами, своими стремлениями, своим внутренним духом. Ведь ничто в жизни не бывает случайным, все происходящие события так или иначе связаны прежде всего с самим человеком, с тем невидимым, что составляет жизнь его внутреннего «я». И все неожиданные повороты в моей жизни, все виражи моей судьбы тоже не были случайными, несмотря на всю их внешнюю неожиданность: они всегда возникали именно тогда, когда они мне были нужны более всего, когда я внутренне уже не хотел идти по прежнему пути, но хотел (пусть неосознанно) чего-то другого в своей жизни, и был готов к чему-то другому…
Те далёкие грустные годы моего раннего детства, та безысходная тоска больничных палат, то ощущение отчаянной беспомощности и страха перед неведомым будущим я вспоминаю теперь как какай-то полузабытый страшный сон, как всполохи какой-то иной, прошлой, очень далёкой жизни. Теперь у меня совсем другая жизнь. Полная интересных встреч и знакомств, нескончаемых дел, идей, планов и проектов. Я вижу, что жизнь прекрасна, несмотря на все трудности и проблемы; что в жизни очень многое зависит именно от тебя самого, даже если ты так мало, казалось бы, можешь. Но если ты сможешь хотя бы побороть чувство своей малости и никчемности, если сможешь поверить в себя и почувствовать, что от тебя что-то в этой жизни зависит, что ты отвечаешь за что-то или за кого-то — хотя бы за бездомного котенка во дворе, хотя бы за свой дом, за своих родителей, — то это уже большая победа, это уже шаг к тому, чтобы быть не просто беспомощным инвалидом, а нужным кому-то. И чем больше ты видишь вокруг себя тех, кому хочешь помочь, чем больше видишь интересных сфер деятельности, в которых хочешь участвовать, чем больше ответственности чувствуешь за свою собственную жизнь и за всё происходящее рядом, тем больше у тебя дел и друзей, тем ярче, полнее и интереснее жизнь.
Ну а когда ты весь в делах и друзьях, когда тебе не хватает целой жизни, чтобы насладиться этим удивительным праздником каждого дня и успеть сделать всё, что хочешь, тогда все твои костыли и коляски отступают не то что на пятый, а вообще на двадцать пятый план! Ведь по большому счету, какая разница, как ты говоришь и ходишь, если ты живёшь для того, чтобы быть нужным кому-то, чтобы дарить кому-то свет своей души? И у тебя есть что дарить, в любом случае есть.
